небо, держи меня.
Распятие в руке смерти
да, в ивняке-то они вроде и начинаются —
крахмальные горы начинаются в ивняке
и растут себе и растут, не обращая внимания
на пум и нектарины
чем-то эти горы напоминают
старуху с провалами в памяти
и с магазинной корзинкой
мы в котловине, так это
называется; в песках и проулках.
земля эта вмята с одного удара, оглушена,
поделена,
воздета, как распятие в руке смерти,
куплена, перепродана, снова куплена и
опять продана, войны давно кончились,
испанцы отправились восвояти и опять
копаются в своей испанской малине, а здесь
нынче
воюют агеты по недвижимости, субпорядчики,
землевладельцы, дорожные инженеры. это их
земля,
а я хожу по ней, времнно проживаю
рядом с Голливудом, гляжу в чужие окна, где
молодёжь
слушает запиленные пластинки,
а также думают о стариках, смертельно
уставших от музыки,
смертельно уставших от всего и, по-моему,
смерть —
это, как самоубийство, вещь иногда
добровольная, и чтобы
как следует закрепиться на этой земле, лучше
всего
вернуться на Центральный рынок, поглядеть
на старых
мексиканок, на бедноту... я уверен, вы уже
видели
тех самых женщин много лет назад
они торговались
все с теми же юными японскими чиновниками,
такие же острые на язык, головастые и
золотистые,
среди исполинских пирамид из апельсинов,
яблок,
авокадо, помидоров, огурцов —
и не мне вам расписывать, как эти фрукты и
овощи хороши,
они неописуемо хороши,
так бы всё и съел,
а потом бы закурил бы сигару и выдул с дымом
все беды мира
потом лучше всего вернуться в бары, те же
самые бары,
деревянные, затхлые, безжалостные, зеленые,
где испуганно бродит, напршиваясь на неприятности,
молодой полицейский,
а пиво по-прежнему паршивое,
заранее отдает завтрашней рвотой и тлением,
и нужно быть сильным в темном углу, чтобы
проигнорировать этот запах, проигнорировать
бедноту и
себя самого, а поставленный между ног на пол
магазинный пакет приятно бугрится
апельсинами,
авокадо, свежей рыбой и бутылкой вина, и
кому,
спрашивается, нужна зима
по-фортлодердейлски?
Двадцать пять лет назад жила там одна шлюха,
толстая и бельмастая,
она еще сворачивола серебристые колокольчики
из сигаретной
фольги. солнцетогда казалось теплее,
хотя не факт, и поднимаешь свой магазинный
пакет,
выходишь, бредёшь по улице,
и зеленое пиво зависает чуть выше желудка,
словно
куцая и конфузливая кацавейка, и
когда оглядываешься, не видишь больше
ни одного
старика.
да, в ивняке-то они вроде и начинаются —
крахмальные горы начинаются в ивняке
и растут себе и растут, не обращая внимания
на пум и нектарины
чем-то эти горы напоминают
старуху с провалами в памяти
и с магазинной корзинкой
мы в котловине, так это
называется; в песках и проулках.
земля эта вмята с одного удара, оглушена,
поделена,
воздета, как распятие в руке смерти,
куплена, перепродана, снова куплена и
опять продана, войны давно кончились,
испанцы отправились восвояти и опять
копаются в своей испанской малине, а здесь
нынче
воюют агеты по недвижимости, субпорядчики,
землевладельцы, дорожные инженеры. это их
земля,
а я хожу по ней, времнно проживаю
рядом с Голливудом, гляжу в чужие окна, где
молодёжь
слушает запиленные пластинки,
а также думают о стариках, смертельно
уставших от музыки,
смертельно уставших от всего и, по-моему,
смерть —
это, как самоубийство, вещь иногда
добровольная, и чтобы
как следует закрепиться на этой земле, лучше
всего
вернуться на Центральный рынок, поглядеть
на старых
мексиканок, на бедноту... я уверен, вы уже
видели
тех самых женщин много лет назад
они торговались
все с теми же юными японскими чиновниками,
такие же острые на язык, головастые и
золотистые,
среди исполинских пирамид из апельсинов,
яблок,
авокадо, помидоров, огурцов —
и не мне вам расписывать, как эти фрукты и
овощи хороши,
они неописуемо хороши,
так бы всё и съел,
а потом бы закурил бы сигару и выдул с дымом
все беды мира
потом лучше всего вернуться в бары, те же
самые бары,
деревянные, затхлые, безжалостные, зеленые,
где испуганно бродит, напршиваясь на неприятности,
молодой полицейский,
а пиво по-прежнему паршивое,
заранее отдает завтрашней рвотой и тлением,
и нужно быть сильным в темном углу, чтобы
проигнорировать этот запах, проигнорировать
бедноту и
себя самого, а поставленный между ног на пол
магазинный пакет приятно бугрится
апельсинами,
авокадо, свежей рыбой и бутылкой вина, и
кому,
спрашивается, нужна зима
по-фортлодердейлски?
Двадцать пять лет назад жила там одна шлюха,
толстая и бельмастая,
она еще сворачивола серебристые колокольчики
из сигаретной
фольги. солнцетогда казалось теплее,
хотя не факт, и поднимаешь свой магазинный
пакет,
выходишь, бредёшь по улице,
и зеленое пиво зависает чуть выше желудка,
словно
куцая и конфузливая кацавейка, и
когда оглядываешься, не видишь больше
ни одного
старика.